Песик, до этого мгновения дрожавший крупной дрожью и глядевший на мир несчастными глазами, вдруг преисполнился отваги, тяпнул девицу за палец, спрыгнул с ее рук наземь и пустился наутек.

— Поймать! — крикнула Рейха циркачам.

Труппа кинулась в погоню за песиком.

— Лови!

— Окружай!

— За шкирку хватай!

— От пустыря отрезай!

— Уймитесь, дурни! — тщетно кричала на друзей Сариви. — Вы так его хуже напугаете!.. Снежок, иди сюда! Снежок, чего вкусного дам!..

Но взбунтовавшийся Мотылек наотрез отказался признать себя Снежком. Юлой вертелся он под ногами преследователей, проскочил меж протянутых к нему рук Рейхи и напрямик помчался к приоткрытой двери конюшни.

Ларш, который был ближе всех к конюшне, вбежал туда следом за псом. В спину ему полетел вопль Рейхи:

— Там медведь, медведь!

За порогом в ноги Ларшу с визгом ткнулся лохматый комок: Мотылек учуял зверя и искал защиты у человека.

Ларш поспешно оглядел конюшню… ну и ничего страшного! Вояка мирно возлежит в стойле, устремив на вошедшего внимательный взгляд. Цепь тянется к крюку на стене… вот и славно!

Нагнувшись, Ларш взял на руки трясущегося от страха Мотылька. Погладил его, успокаивая.

Что-то живое завозилось слева. Ларш быстро взглянул туда. Но это всего лишь повернулась на другой бок спящая в пустом стойле на соломе циркачка. Женщина была с головой укрыта потертым рыжим покрывалом, из-под которого видны были только ноги — одна босая, на другой темная туфелька со смятой матерчатой бабочкой. Спящая тяжело дышала.

У входа кто-то загородил солнце. Ларш обернулся. У дверей стояли Рейха, Мирвик и Финкуд.

Ларш с досадой подумал, что выглядит просто глупо: перевязь сбилась набок, завязки рубахи распустились, на руках лохматый скулящий пес…

Чтобы вернуть уважение в глазах циркачей, надо было сказать что-нибудь солидное, начальственное.

— Не больная? — сурово спросил он, кивнув на спящую циркачку. — Зараза по городу не разойдется?

— Этой заразы в городе и без нас хватает! — презрительно хмыкнул «человек-пес». — Пьяная она. Всю ночь где-то прогуляла, теперь отсыпается.

— Сестра моего муженька, — зло сплюнула Рейха. — Одна у них болезнь, траста гэрр! — выругалась женщина на родном языке.

— Ладно, — отмахнулся стражник от подробностей. — Пса я забираю и немедленно верну хозяйке.

Пьяная девица снова заворочалась и что-то неразборчиво забормотала. Ларш брезгливо поморщился и вышел из конюшни.

Мотылек забился Ларшу под куртку и тихо плакал. Запах и тепло человека немного успокоили бедняжку, но вид гигантского чудовища не мог так легко изгладиться из памяти мирного домашнего песика.

— А мои денежки, стало быть, ахнули и ухнули? — сердито уточнила Сариви из-за плеча Финкуда.

— А нечего покупать у всякой швали краденое, — поспешно вмешалась хозяйка, гася спор.

Ларш глянул на мрачную тощую Сариви. А ведь для нее и впрямь эта горстка медяков была солидной суммой, да и к Мотыльку она, наверное, успела привязаться.

Пальцы юноши скользнули к поясу, где была завязана серебряная монета. Последняя.

«А, ладно. Я сегодня обедаю у тетушки, заодно и деньжат перехвачу…»

Решительно дернув узел, Ларш извлек монету и протянул ее Сариви:

— Держи. За тявчика.

Девица убрала руки за спину и шагнула назад. Всем своим видом она показывала, что не попадется в непонятную ловушку, которую ей подстраивает «краб».

— Бери, не бойся. Я с Дочери Клана куда больше получу, раз так быстро нашел собачку.

Рейха, такая же бледная, как Сариви, приняла решение:

— Бери, дуреха, раз господин давать изволит.

Сариви с опаской взяла монету с ладони Ларша…

Когда Ларш и Мирвик уже шли прочь от Ракушечной площади, Спрут, поглаживая угревшегося у него за пазухой Мотылька, сказал:

— Запуганные они, эти циркачи. Даже не попытались спрятать собачонку.

— А то! — задумчиво откликнулся Мирвик. — В этих фургонах, на конюшне, на окрестных пустырях столько потайных местечек — хоть свору прячь! А они враз выдали нам тявчика. С чего бы это?

В кабаке «Плясунья-селедка» никто не радовался утру.

Кабатчик хмуро подсчитывал выручку, утомленно тер затылок и мечтал завалиться спать. Его жена, недавно проснувшаяся, столь же хмуро выметала за порог грязную солому, смешанную с мусором. За дверью на солому налетали тощие куры, сердито квохча, выбирали в куче крошки лепешек, рыбьи головы и прочие объедки.

Служанка за спиной хозяйки рассыпала по земляному полу свежую солому.

Обе женщины обошли по широкой дуге угол, где дремал могучий, лохматый Хрясь, известный громила и буян. Рядом маялся дружок Хряся — мелкий, щуплый, морщинистый, похожий на наррабанскую обезьяну. Его так и называли — Макака, но чаще за глаза, потому что этот несолидного вида человек был обидчив и споро пускал в ход нож.

Макака с трудом разлепил сухие губы:

— Хозяйка, водицы бы…

— Колодец во дворе, вода бесплатная, — сдержанно отвечала хозяйка.

Макака дернулся было встать, но тут же вскинул руки к вискам и страдальчески поморщился.

Переступив полосу света, золотившуюся на свежей соломе, вошел со двора рослый кареглазый парень. Он был без рубахи, капли воды светились на загорелой коже, с темных волос стекали струйки. Похоже, этот уже полечился у колодца.

Хозяин выдавил приветливую улыбку. Незнакомец ночь напролет угощал Хряся с дружком, сам пил мало — а к утру честно расплатился за всю компанию.

Отжимая ладонями длинные волосы, моряк подмигнул трактирщику:

— Ну-ка, хозяин, поднеси моим друзьям для поправки!

Трактирщик выразительно поднял бровь.

Моряк кивнул: мол, беру на себя…

Успокоенный трактирщик взял два небольших кубка, плеснул в них из глиняной бутыли, которую извлек из-под стойки:

— Для похмельных держу. Покойника с костра подымет.

Разговор разбудил Хряся. Тот приподнялся на локтях и тупо, но одобрительно следил покрасневшими глазами за приближающимся трактирщиком.

«Снадобье» и впрямь оказалось действенным. Макака перестал морщиться, а Хрясь, хоть и не без труда, поднялся на ноги и сипло потребовал воды.

Кареглазый моряк предложил почтенной компании перебраться к колодцу, чтоб не гонять прислугу за каждым ковшом.

— Угу, — одобрил идею Хрясь. — Я этот колодец враз выдую.

Колодец не колодец, а ведро Хрясь осилил почти наполовину, после чего недобро свел глаза на незнакомом моряке:

— Кто таков?

— Хрясь, ты чего? — вмешался Макака. — Это же наш друг Фарипар. Он же нас всю ночь угощал.

Судя по злобной роже, Хрясь собирался сорвать на незнакомце утреннее скверное настроение. Но слова приятеля изменили направление его мыслей:

— Еще погуляем?

Лицо матроса стало скорбным:

— Вот! Не осталось мужчин в Аршмире! Всё «погуляем» да «погуляем»… Нет чтобы сделать то, про что всю ночь орал… вражину своего измордовать… Нет, на это аршмирцев не хватит. Да у нас на Берниди этому гаду переломали бы все бимсы и шпангоуты…

— Какому гаду? — не понял Хрясь.

— Десятнику Аштверу, — уточнил Макака, у которого мозги работали лучше, чем у его дружка.

Новый знакомый, оказавшийся бернидийцем, напомнил:

— Ты ж сам рассказывал, как из-за «краба» работу на складе потерял.

Хрясь порылся в мутной трясине памяти.

— Угу… было… — И вдруг рявкнул: — Да чтоб свободному человеку не подраться малость!.. Сразу под замок сажать… как раба какого…

— Вот именно, — кивнул Фарипар, — и у меня к поганому Аштверу счет имеется. А вы оба, между прочим, всю ночь обещали ему кости поломать-покрошить, да так, чтоб его медузы за свою родню приняли.

— И поломаем! — хватил громила кулаком по колодезному срубу.

— Слова настоящего мужчины! — восхитился бернидиец. — Вот пойдем и поломаем! Прямо сейчас и пойдем!

— Может, поправимся сначала? — неуверенно спросил Макака.

— Поправились уже — и хватит! — отрезал бернидиец. — Вот как пустим Аштвера на стружку да опилки — будем гулять, да так, что на все побережье дым пойдет. А платить за всех буду я, для меня это честью будет — выпить с настоящими аршмирцами, а не с придонной тиной. Не со швалью, которая только и умеет, что бренчать…